На России вероятнее произойдет коллапс и падение путинского режима, чем переворот
Может ли пУТИН проиграть войну на Украине и сохранить власть? По мере того, как контрнаступление Украины подрывает позиции России на поле боя, этому вопросу уделяется все больше внимания, пишет издание Foreign Affairs.
Дискуссия сосредоточилась на возможности переворота, будь то вооруженное восстание недовольных российских генералов или мятеж кремлевских инсайдеров.
Хотя это и не невозможно, и то, и другое в настоящее время маловероятно, пишет авторы издания.
На самом деле более правдоподобна другая опасность: всеобъемлющий крах режима, поскольку многочисленные вызовы превышают его способность реагировать, а дисфункция власти подрывает доверие к путинскому руководству.
Проигрыш в войне редко бывает удачным шагом в карьере. История усеяна диктаторами, которые начинали, как они думали, короткие, победоносные войны только для того, чтобы быть изгнанными из власти, когда их войска проигрывали.
Примером может послужить история Наполеона III, который опрометчиво бросил вызов Пруссии Отто фон Бисмарка в 1870 году, или аргентинского генерала Леопольдо Гальтьери, который бросил вызов «железной леди», британскому премьер-министру Маргарет Тэтчер из-за Фолклендских островов в 1982 году.
И все же неудачи на фронте не всегда обрекают самодержцев на гибель.
Политологи Джакомо Чиоцца и Хайн Гоэманс проанализировали все войны с 1919 по 2003 год и обнаружили, что, хотя военное поражение увеличивает шансы на насильственное свержение диктатора, чуть более чем в половине случаев они продержались как минимум год после окончания войны. Те, кому это удалось остались в полной безопасности.
Саддам Хусейн тиранил Ирак в течение 12 лет после того, как его войска были разгромлены в Кувейте в 1991 году. Немногие из арабских лидеров, проигравших свои войны с Израилем, были немедленно заменены.
пУТИН еще не проиграл, и российским войскам еще, возможно, удастся отстоять часть своих территориальных завоеваний. Но война уже обострила отношения пУТИНА с некоторыми из его окружения.
Чтобы сохранить лицо, он переложил вину за катастрофическое вторжение на военачальников и офицеров ФСБ, которые были ответственны за проникновение в Украину и оценку ситуации.
С февраля 8 генералов были уволены, переведены или иным образом отстранены от должностей, а один, как сообщается, был заключен в тюрьму.
Тем временем такие ястребы, как Рамзан Кадыров и Евгений Пригожин (который, помимо прочего, контролирует мощную наемническую организацию), публично переживают из-за неудач армии, в которых обвиняют министра обороны Сергея Шойгу.
Когда этой осенью Украина нанесла ответный удар, ультранационалистические комментаторы взорвались в Интернете, оказывая давление на пУТИНА, чтобы тот пошел на эскалацию.
Некоторые предположили, что переворот со стороны армии и спецслужб не за горами. Однако препятствия для такого переворота огромны. пУТИН оснастил систему многочисленными противовесами.
Несколько агентств следят друг за другом, от ФСБ и военной разведки (ГРУ) до Федеральной службы охраны (ФСО) и Национальной гвардии.
Управление военной контрразведки ФСБ — крупнейшее в структуре службы — имеет агентов в каждой армейской части, военно-морской базе и авиабазе. Внутри ФСБ частые судебные преследования за коррупцию или измену со стороны собственного отдела внутренней безопасности ФСБ породили культуру недоверия.
Проигрыш в войне редко бывает удачным шагом в карьере. То ли случайно, то ли преднамеренно, у высокопоставленных силовиков мало неформальных связей друг с другом или с другими кремлевскими инсайдерами. Трое исследователей недавно определили такие связи — с бизнесом, досугом, благотворительностью и семейными отношениями — среди 100 самых влиятельных россиян.
Выяснилось, что директор ФСБ Александр Бортников имел неформальные связи только с самим пУТИНЫМ. Министр внутренних дел Владимир Колокольцев имеет прямые неформальные связи только с мэром Москвы Сергеем Собяниным.
Секретарь Совета безопасности Николай Патрушев и директор Национальной гвардии Виктор Золотов имели между собой относительно редкие неформальные связи.
Тем, у кого в подчинении есть вооруженные люди, не хватает взаимного доверия для организации заговора, и любую попытку сделать это будет трудно скрыть.
Что же касается Кадырова и Пригожина, то мысль о том, что они могут оказать давление на пУТИНА или даже устроить против него переворот, абсолютно неправдоподобна.
Оба в целом непопулярны и полностью зависят от пУТИНА в своем кремлевском статусе. У обоих мало друзей и много врагов в высших эшелонах власти. В любом случае попытка свергнуть пУТИНА была бы для них самоубийственной.
Несмотря на давление со стороны таких националистов, пУТИН считает их полезным. Призывы снести гражданскую инфраструктуру Украины, вероятно, совпадают с его собственными наклонностями, а их открытое обсуждение крайних военных вариантов помогает ему оценить реакцию общественности.
Выступая за применение тактического ядерного оружия, они делают путинские угрозы правдоподобнее. В то же время пУТИН, всегда цинично относящийся к корыстным мотивам своего окружения, знает, что атаки Пригожина на Шойгу следуют за историей личных и деловых ссор. Шойгу аннулировал ценные госконтракты, которыми владели фирмы Пригожина.
Ястребы влияют на пУТИНА, укрепляя его собственные инстинкты и иногда формируя повестку дня. Они представляют лишь небольшую угрозу. Также нет никаких реальных шансов на переворот со стороны относительно умеренных персон режима.
Те, кто до сих пор контактировал с журналистами, подавлены и возмущены. Они ворчат из-за отсутствия консультаций и планирования, в то же время тайно пытаясь исключить членов своей семьи из призыва в армию.
Хотя на данный момент переворот маловероятен, путинский режим как никогда уязвим перед другой угрозой: парализующим крахом, поскольку накапливающиеся кризисы подавляют способность Кремля принимать решения.
Война усугубляет внутренние слабости системы, подталкивая ее к краху. Структура политического управления, созданная пУТИНЫМ за последние 22 года, имеет два ключевых недостатка.
Кремлевская система принятия решений, которую часто называют «вертикалью власти», больше похожа на пирамиду, где все линии власти нисходят из кабинета пУТИНА.
Это означает, что каждый крупный вопрос в конечном итоге должен решаться на самом верху. Конечно, пУТИН не все решает сам. Он часто отбрасывает рутинные дела на уровень ниже, где элитные фракции торгуются — или сражаются — за них.
Российские наблюдатели называют это «автопилотом». Но в случае высоких приоритетов — или когда вожаки не могут договориться, — пУТИН вмешивается, чтобы вновь ввести «ручное управление», часто с включенными телекамерами, демонстрирующими его решимость.
Сверхцентрализованная система может сносно работать в спокойные времена. Четкие линии командования помогают даже в незначительных кризисах. Но необходимость личного решения пУТИНА становится серьезным недостатком, когда проблемы сложны и быстро развиваются.
Центр быстро перегружается, что может привести к каскадным ошибкам. В условиях стресса военного времени пУТИН должен одновременно иметь дело с неудачами на поле боя, конфликтами между элитами, экономическими неудачами, сокращением доходов бюджета, волнениями по поводу мобилизации и рабочими протестами.
И этот список будет только увеличиваться. По мере роста бремени растет и опасность потери контроля.
Второе слабое место — потребность пУТИНА постоянно демонстрировать силу. Как и большинство современных авторитарных режимов, он опирается на тщательно продуманную игру доверия: большинство силовиков режима руководствуется коррупцией, а не убеждениями, но они действуют из веры в то, что система выживет.
Когда эта вера угасает, результатом становится не переворот, а проволочки, бездействие и, в конечном счете, дезертирство.
В свержении президента Украины Виктора Януковича в 2014 году, которое спровоцировало захват пУТИНЫМ Крыма, ключевой момент наступил, когда служба безопасности Януковича просто растаяла. По мере того, как доверие к боссу испарялось, исчезали и его защитники.
Разлад системы, конечно, не является неизбежным. Но если это произойдет, как это будет происходить? По мере того, как проблемы усиливаются, они, вероятно, будут усугублять друг друга.
Дальнейшие потери на поле боя обострят конфликт между кремлевскими группировками как в московских офисах, так и в Интернете. Протесты против мобилизации, скорее всего, будут расти по мере того, как призывники гибнут на фронте, потенциально сливаясь с демонстрациями против невыплаты заработной платы или увольнений.
По мере того, как начнут вспыхивать горячие точки на местах, губернаторы могут импровизировать, пытаясь решить проблемы — свои собственные и подвластных регионов.
Различные группировки в т.ч. преступные, попытаются отвлечь внимание правоохранительных органов. Все это привело бы к снижению рейтинга пУТИНА, который в конце октября составлял 79 процентов. Кремль может запретить публикацию таких рейтингов, но тогда люди будут считать, что поддержка пУТИНА упала еще больше.
Время авторитарных кризисов невозможно предсказать с уверенностью.
Узкими и локализованными протестами не так уж сложно управлять. Но по мере их распространения задача усложняется. Насильственные репрессии вызывают две противоречивые реакции: страх и возмущение.
Тот, кто доминирует определяет, будут ли протесты расти или рассеиваться. Это, в свою очередь, зависит от уровня насилия и контекста. Слишком большое применение силы в данной обстановке может иметь неприятные последствия, вызывая возмущение, которое подавляет страх.
Гаитянский диктатор Жан-Клод «Бэби Док» Дювалье усвоил это на горьком опыте, когда его полиция застрелила трех безоружных студентов в 1985 году. Взрыв гнева народа изгнал его из власти через несколько месяцев.
Но отсутствие акций по подавлению выступления недовольных также может быть рискованным, если люди сделают вывод, что власть слаба. В 1944 году несколько студентов гватемальского университета Сан-Карлос потребовали отставки своих деканов. Диктатор страны генерал Хорхе Убико не обращал на это особого внимания, пока протесты не переросли во всеобщую забастовку, вынудившую его уйти в отставку.
Оценка соответствующего уровня насилия требует большого мастерства и знания местных условий, которые иногда быстро меняются. Эффективность запугивания также зависит от того, сочетается ли оно с уступками. Но уступки могут также повлечь за собой новые требования. Если они будут сочтены неадекватными, то это еще больше накалит ситуацию. А уступки, как и репрессии, могут прийти слишком поздно.
Протесты имеют значение не потому, что они угрожают революцией. Революции редко дестабилизируют современные государства с дисциплинированными полицейскими силами и достаточными ресурсами. Они важны, потому что могут влиять на мнение внутри элиты и служб безопасности, изменяя ожидания и подрывая боевой дух.
В условиях общего снижения доверия к пУТИНУ может даже не понадобиться переворот или революция, чтобы сместить его. Он может прийти к выводу, что самым безопасным вариантом для него будет выставить более презентабельного кандидата на президентских выборах 2024 года или даже разделить власть до этого.
Конечно, такой маневр может не спасти нынешнюю путинскую команду. Масштабы вбросов бюллетеней, необходимых для избрания кремлевского фаворита, могут быть слишком велики, чтобы общественность могла их проглотить.
И операция может быть подорвана конкуренцией между кланами режима. Если ни один из них не окажется достаточно сильным, чтобы повлиять на результат, предвыборная борьба может закончиться если не честно, то, по крайней мере, совершенно непредсказуемо.
Как и в случае крахов фондового рынка, время авторитарных кризисов невозможно предсказать с уверенностью. Такие режимы годами могут казаться сильными, но внезапно исчезают в лавине дезертирства.
Умножающиеся кризисы и напряженность, которые приходят с войной, повышают шансы, но эндшпиль может быть спровоцирован ошибками, которые носят случайный характер.
Часто кажется, что события ускоряются прямо перед крахом, поскольку падение доверия отражается на элитах. Как сформулировал это философ-стоик Сенека в другом контексте: «Прирост происходит медленно, но путь к краху быстр».
Когда конец действительно наступает, даже внимательные наблюдатели обычно удивляются.
